Правда о допетровской Руси - Страница 48

И воеводою над Васильем Шереметевым также и над боярином
Нашим и воеводою князь Иваном Хованским.
Огинской князь
Учинил и имай крепко спасение и Аргусовы очи
по всяк час
Беспрестанно в осторожности пребывай
и смотри на все
Четыре страны и в сердце своем великое пред Богом смирение и низость имей
А не возношение как нехто ваш брат говаривал
не родился-де такой
Промышленник кому бы ево одолеть с войском
и Бог за превозношение его совсем предал в плен».

Стихи ли это вообще? Судите сами. Тогдашние нормы русского языка не позволяли даже того, что веком позже делал Тредиаковский. Первые стихи, которые мы с вами сочли бы стихами без оговорок, написали Сумароков и Ломоносов в середине XVIII века. Может быть, дело не в бесталанности царя, просто не пришло время писать по-русски лучшие стихи?

Больше всего проявил себя царь в письмах различным людям. Известно больше сотни его писем разным лицам, и в этих письмах трудно не заметить тонкого понимания ежедневных людских отношений, меткой оценки многих людей, простодушия, веселости, иронии, порой задушевной грусти.

В целом этого умного, доброго и справедливого человека трудно не уважать, при всей его несдержанности и вспыльчивости. Притом, что его панический страх перед колдунами у современного человека вызывает улыбку, а истовая религиозность кажется несколько чрезмерной. Неудивительно, что историки весьма благоволят Алексею Михайловичу, и лишь одна, но «зато» самая основная черта его характера вызывает у них сложные чувства: его устойчивая склонность к гармонии, порядку, определенности.

«По природе своей, слишком мягкой, Алексей Михайлович не мог не уступить большого влияния окружающим его людям; он был вспыльчив, но не выдержлив. Излишняя доверчивость к людям недостойным, власть, им уступленная, протекали от слабости характера, а не от недостатка понимания людей. Так, например, он хорошо видел, кто такой был тесть его, Милославский, и в минуту вспышки не щадил его, но наложить на него опалу — значило огорчить самое близкое к себе существо, жену, которую он так любил, а это было уже выше сил царя Алексея. Так было и в отношении к другим лицам, тесно связанным между собою, крепко держащимся друг за друга: наложить опалу на одного — и столько явится вдруг недовольных, печальных лиц, а лица эти, по обычаю, с утра до вечера толпятся во дворце, избавиться от них нельзя… и Алексей Михайлович уступает», — так оценивает поведение Алексея Михайловича С. М. Соловьев.

Сергей Михайлович Соловьев почему-то ставит царю в вину то, что он не опалился на своего тестя… А что, были причины подвергать его опале? Царь отлично знал цену ничтожному тестю и последовательно не допускал его ни до каких серьезных дел, несмотря на прямые просьбы родственников и самой царицы. Если бы допустил — тогда, скорее всего, и правда пришлось бы казнить старое ничтожество или уж, по крайней мере, «опаляться» на него, выгонять, удалять от дворца. Алексей Михайлович ограничился тем, что надавал тестю пинков и прогнал его с заседания Думы; наверное, это тоже огорчило царицу, но, несомненно, было куда лучше казни жалкого, но любимого царицей папочки. Царица огорчалась неуважению мужа к отцу, но уступи ей царь, и ему пришлось бы огорчить жену несравненно больше.

И кроме того, царь должен был думать ведь не только о своей семье. Дай он войско, дай он серьезное поручение Милославскому, и страшно подумать, к каким последствиям это могло бы привести и для государственных дел, и для всех подчиненных Милославского!

Приходится признать, что царь проводит как раз железную линию, и государственную, и семейную. При несомненной любви к Марии Ильиничне он никак не оказывается в убогой роли подкаблучника, и при всей своей любви к гармонии не поддается на провокации окружения.

Еще круче высказывается Ключевский: Алексей Михайлович, «…очевидно, человек порядка, а не идеи и увлечения, готового расстроить порядок во имя идеи. Он готов был увлекаться всем хорошим, но ничем исключительно, чтобы ни в себе, ни вокруг не разрушить спокойного равновесия».

Владимир Осипович решительно заявляет, что готов считать Алексея Михайловича исключительно приятным человеком, «…но только не на престоле. Это был довольно пассивный характер… При нравственной чуткости царю Алексею недоставало нравственной энергии… он был малоспособен и мало расположен что-либо отстаивать и проводить, как и с чем-либо долго бороться… В царе Алексее не было ничего боевого; менее всего имел он охоты и способности двигать вперед, понукать и направлять людей» [10. С. 429–430].

И далее: «Он был не прочь срывать цветки иноземной культуры, но не хотел марать рук в черной работе ее посева на русской почве».

Мнения эти глубоко несправедливы, во-первых, потому, что при необходимости Алексей Михайлович умел быть и крут, и жесток. Во время польской войны он показал себя воеводой, бестрепетно подвергающим риску и себя, и всю армию. Когда это было нужно, он отлучал от своего двора, прогонял и наказывал людей.

Слова австрийского посла Мейерберга о том, что царь при беспредельной своей власти над народом, привыкшим к рабству, не посягнул ни на чье имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь, не совсем точны. Алексей Михайлович никогда не «посягал» на честь, имущество и жизнь невинных людей, это точно. Можно уверенно сказать, что при всей его вспыльчивости он не любил ни на что «посягать», и всякий раз, когда вставала такая необходимость, не испытывал удовольствия. Ему не нравилось гневаться, опаляться, ругать, казнить. Он хотел бы оставаться добрым монархом, несущим в себе гармонию, которого все любят и с которым всем хорошо.